Мне пришла в голову ужасная мысль.

— Если я отрицаю один вид голода, обостряются все?

— Если я отвергаю вожделение, мне нужно больше крови — и наоборот тоже.

— У меня нет твоей жажды крови; Жан-Клод, у меня зверь Ричарда — или мой. Мне хотелось растерзать Натэниела. Хотелось есть его по-настоящему, как животное. И это тоже станет сильнее?

Лицо его начало становиться нейтральным, непроницаемым. Я схватила его за плечи и стала трясти.

— Все! Хватит играть в прятки! Это будет расти?

— Я никак не могу знать этого точно.

— Хватит играть словами! Это будет расти?

— Я так думаю, — ответил он очень тихо.

Я отодвинулась от него, прижавшись к спинке кровати, ждала, что сейчас он скажет: «Ну извини, пошутил». Но он просто смотрел мне в глаза. И я смотрела на него, потому что ничьего больше лица видеть не хотела. Если бы я увидела жалость, могла бы расплакаться. А увидела бы желание — взбесилась бы.

Наконец я сказала:

— И что мне теперь делать?

— Ты будешь питаться, а мы тебе поможем. Проследим, чтобы все было безопасно.

Наконец я посмотрела на остальных. Все лица либо нейтральны, либо — у Натэниела — опущено к кровати, будто он прячет от меня глаза. Правильно, наверное, делает.

— Ладно, но мы придумаем способ получше презервативов.

— Что ты имеешь в виду, ma petite?

—Натэниел наденет шорты, а я — свои трусики.

— Я все же думаю...

Я подняла руку, и Жан-Клод замолчал.

— Пусть наденут под одеждой, на всякий случай, но я знаю, что если скажу Натэниелу, чтобы он не... то он и не будет. — Я мрачно глянула на Джейсона.

— Я буду хорошим, — заверил он.

— Я не боюсь, что Натэниел тебя ослушается, ma petite.

Его интонация заставила меня повернуться к нему.

— А ты что имеешь в виду?

— Я боюсь, что он действительно сделает все, что ты ему скажешь.

Мы смотрели друг на друга несколько долгих мгновений. Я поняла его теперь. Он не мальчикам не верил, он не верил мне. Я хотела бы сказать, что никогда их не попрошу, никого из них, делать со мной это, но что-то было в глазах Жан-Клода, какое-то знание, какая-то скорбь, из-за чего я промолчала.

— Насколько я потеряю самообладание? — спросила я.

— Я не знаю.

— Я устала это слышать.

— А я устал это говорить.

Тогда я спросила то, что надо было спросить:

— Так что мы будем делать?

— Наши pomme de sangпринесут свою и твою одежду, и начнем.

Как бы мне ни было это поперек горла, как бы ни хотелось от всего этого отказаться, я знала, что он прав. Я старалась не быть социопатом, чтобы не стать чудовищем. Я просто не знала, о чем говорю. Сейчас мне надо питаться людьми — похотью, правда, а не кровью и плотью, но все же питаться. Социопатия начинала казаться не таким уж злом.

Глава 18

Где-то в процессе одевания я пришла в себя. Я стояла около спинки кровати, надежно завязав халат Ашера поверх красных пижамных штанов, отвернув лицо и прижавшись лбом к спинке. Самообладание — это был стержень той личности, которой я себя считала. Я могу это сделать, а лучше — не делать. Надо попытаться пропустить это мимо себя, потому что иначе... не могу.

Кровать шевельнулась, и от одного только ощущения лежащих на кровати мужчин у меня зачастил пульс и напряглись мышцы. Боже мой, помоги мне! Этого не может быть. Я всю жизнь боялась стать вампиром. Много раз я была близка к этому, но никогда не думала, что это будет вот так. Я оставалась пока живой, оставалась человеком, но голод бушевал во мне как зверь, рвущийся наружу, и одно только не давало ему вырваться — мои пальцы, вцепившиеся в дерево, лоб, прижатый к его изгибам. И непонятно было, что это за голод, с которым я бьюсь, но все окрашивал ardeur,жаждала я крови или мяса, но во всем этом был секс. Их невозможно было отделить, и это уже само по себе было страшно.

Кто-то подполз ко мне, и я знала, не глядя, что это Жан-Клод. Я его просто чувствовала.

— Ma petite,все готово, мы ждем только тебя.

Я сказала, все еще прижимаясь лицом к спинке, вцепившись в нее пальцами:

— Что ж, тогда вам придется обойтись без этого последнего ингредиента.

Я ощутила его руку у себя над плечом и вскрикнула:

— Не прикасайся!

— Ma petite, ma petite,я бы изменил все это, будь то в моей власти, но не могу. Мы должны наилучшим образом действовать с тем, что есть.

Эти слова заставили меня поднять глаза. Лицо его было слишком близко, глаза — полночная синева, волосы черным сиянием вокруг бледного лица. Вспыхнуло перед глазами еще одно лицо, такое же бледное, такое же прекрасное, с богатством черных волос, но глазами густо-карими, как темный янтарь. И они росли перед моим внутренним взором, пока мир не утонул в темном меду этих глаз, будто он проливался на мои глаза, на кожу, на тело и наполнил меня, и когда я подняла взгляд на встревоженное лицо Жан-Клода, на его руку у меня на плече, в его глазах я увидела что-то, похожее на ужас.

Он попятился, и, когда я повернулась взглянуть на Ашера, он соскользнул с кровати и остался стоять, дрожа. Джейсон и Натэниел остались на кровати, не зная, что им делать.

— В чем дело? — спросил Джейсон.

— Ее глаза, — шепотом отозвался Натэниел.

Я повернулась и увидела себя в угловом зеркале. Глаза мои заполнил светло-карий огонь, не темнота моих собственных глаз. Это были ее глаза.

— Нет, — тихо сказала я, ощущая ее за тысячи миль отсюда. Ее восторг при ощущении моего страха гудел в теле, поднимал моего зверя и заставлял упасть на кровать. Мои руки напряглись в поисках опоры, помощи, но не с чем было биться: это была сила, и она была у меня внутри.

Она изучала меня, пробуждая моего зверя, пока он не прорвался почти к поверхности. Она тронула ту часть Ричарда, что все еще оставалась внутри меня, и пробудила его зверя; эти энергии переплелись, тело мое стали бить судороги.

Я услыхала крик: «Она сейчас перекинется!» Несколько рук прижали меня к кровати.

Но Белль выяснила, что хотела, и отпустила зверей обратно в мое тело. Она тасовала силы внутри меня, как тасуют колоду карт. Она тронула мою связь с Жан-Клодом и заинтересовалась — я это чувствовала. До сих пор она считала, что я — вампир, сейчас уже знала, что нет. Этот озадачивший ее кусочек она отпустила обратно и вызвала ardeur,инкуба, и как только я это подумала, то поняла, что слово это неверно. Суккуба, шепнула она мне, суккуба. Руки, прижимавшие меня к кровати, изливали силу, отвечая на ardeur.Будто меня накрыла чистейшая похоть, облепляя, как облепляет мука мясо перед жаркой.

Руки скользили по моей коже, рот прижимался к моему рту, и я не видела, кто надо мной, кто меня целует. Я ощущала тяжесть тел, другую пару рук, но ничего не видела, кроме янтарного сияния.

Белль держала ardeurна поверхности, потому что это ее забавляло. Я не видела, где чьи руки, кто что делает, я только ощущала их: щекотание шелка, тяжесть тел, волна волос, запах ванили, но не видела. Белль Морт использовала мои глаза для другого. Она коснулась той моей части, что позволяет мне поднимать мертвых. Она гладила некромантию, пытаясь вызвать ее на поверхность, как раньше зверей и ardeur,но все то до сих пор было подвластно ей и являлось по ее зову, так или иначе в этом было ее наследие, ее кровь. Но некромантия была моей и только моей.

Мое собственное волшебство взмыло во мне, отталкивая ее, но выбросить ее я не могла — необученной силе это не было доступно. Она будто плавала надо мной на поверхности какого-то темного пруда, а я сидела на дне и пыталась ее вытолкнуть. Это не удавалось, но я снова могла видеть, могла мыслить.

Я была голой до пояса сверху. Рот Натэниела сомкнулся на моем соске, втягивая его в себя. Я вскрикнула, и Джейсон склонился лицом к другой груди. Был миг, когда я смотрела на них обоих, прижавшихся ко мне, на головы светлую и рыжеватую, на губы, присосавшиеся к моим грудям, на изгибы тел, на следы моих зубов, все еще видимые на спине Натэниела, и тут Белль Морт снова навалилась на меня. Рука Джейсона скользнула по красному шелку пижамы, пальцы его нашли меня, будто он точно знал, куда их положить. Я извивалась под его прикосновением — их прикосновением.